ЛЕОНТИЙ УСОВ: ПАПА КАРЛО ФЕДЕРАЛЬНОГО ЗНАЧЕНИЯ

Почему «Папа Карло»? Потому что дерево в его руках оживает. Почему «федерального»? Потому что Заслуженный художник РФ и Почётный академик Российской академии художеств.

Он – один из самых известных за рубежом современных русских скульпторов, его работы нашли свое место в музеях и частных коллекциях Европы, Америки, Австралии. Только в Британии со своими выставками и презентациями он побывал четырнадцать раз.

Пять лет назад, посетив его мастерскую в Томске, Евгений Евтушенко экспромтом написал:

Жизнь сразу стала горизонтней,

Когда почти святой Леонтий

К нам, увядающим без сил,

Свои скульптуры подселил.

Не нужен Сталин нам и Ленин,

А Гоголь, Чехов, Пастернак…

С таким скульптурным населеньем

Никто не справится никак.

Не превратиться в жалких трусов

Поможет и среди лесов

Пушкинианец томский Усов

Без сальных сталинских усов.

Поэт с первого взгляда точно подметил многое. Что мастер не разменивается на лица политиков, его герои – великие поэты, художники и музыканты: Пикассо, Шукшин, Шекспир, Гребенщиков… И то, что его метафорические работы обогащают наше понимание мира.

Но откуда ж он взялся такой? Где учился? Как достиг этих высот? Вот на такие, более приземленные вопросы скульптор ответил в своей томской мастерской нашему корреспонденту.

– Леонтий Андреевич, где и когда вы родились? Расскажите о своей семье, о том, как пришли в искусство, как обрели свою уникальную манеру.

– Я родился в сорок восьмом, в Архангельской области, в лесопункте поселка Сюзьма. У отца, фронтовика, нас было восемь, я – седьмой. Никто в нашей семье к искусству никакого отношения не имел. Работать я начал в четырнадцать – водогреем: зимой кипяток заливали в лесовозы, чтобы те заводились сразу… А через год я поехал в Архангельск и поступил в «кулёк» на руководителя художественной самодеятельности.

Меня взяли сразу на второй курс – там парней не хватало. Спустя три года, по окончании училища, я полгода отработал завклубом, тоже в лесопункте, и ушел в армию.

– А почему все-таки в «кулёк»? Откуда этот вектор движения?

– Даже не отвечу. В семье у нас все были немного артистами, но никто не собирался делать из этого профессию. А мне почему-то хотелось чего-то добиться. Чего-то большого и светлого. Я как-то сказал об этом, и мне посоветовали вымыть слона.

– Где служили? В клубе?

– Нет. Служил химиком-заправщиком, мы заправляли ракеты стратегические. Сперва на площадке под Пермью, потом на Байконуре. После армии хотел поступить в театральное, но не смог, там был большой конкурс. Устроился в «Росбакалею» грузчиком, потом – рабочим сцены в театр в городе Котласе Архангельской области… Там мне стали иногда давать какие-то небольшие роли, а потом взяли и в труппу.

Но я понимал, что ничего серьёзного мне там не светит. И однажды, в отпуске, я махнул в Москву на театральную биржу. Это было уникальное место – единственная в СССР биржа труда. В определённые дни со всей страны туда съезжались режиссёры, директора театров и актёры. Нам только в зубы, как лошадям, там не заглядывали.

Меня сразу приметил главреж из Ачинска. Дал «подъёмные», дал адрес, куда ехать, сказал, что меня уже ждет жильё, и закончил: «И быстро иди отсюда, чтобы я тебя тут не видел». Боялся, кто-нибудь «перекупит».

Так я стал «полноценным» актером. Проработал в ачинском театре пять лет, там женился. И там же разочаровался в профессии. Актёр – материал, из которого лепит режиссер. Он как раз и занимается творчеством. А мне хотелось творить самому, быть хозяином своего творения.

Эта неудовлетворенность заставила меня много думать и много читать. Я, наверное, целую библиотеку перечитал об искусстве – и о театре, и о литературе, и о живописи. И вот там, в Ачинске, я вырезал из дерева свою первую скульптуру. Мне за неё и сейчас не стыдно. Это был семьдесят второй год. И я сразу понял, что это моё. Я просто бредить стал этим делом. И жена стала называть меня «гений».

– Деревянная скульптура, «гений»… Мы добрались до сути. Расскажите, как вас заметили. Как пришла известность?

– Стал профессиональным актером, стали с женой переезжать из одного театра в другой, в поисках «лучшей доли». Это нормальная актёрская практика. Из Ачинска перебрались в Горно-Алтайск, в Томск, потом в Брянск, Йошкар-Олу, Тверь, наконец, снова в Томск… И что интересно – ни в Твери, ни в Брянске я за резец не брался, а в Томске и в первый приезд, и в последующий создавались скульптуры. Именно в Томске мне и улыбнулась удача, а ее крестным отцом стал любимый всеми актер Александр Ширвиндт.

Это был 95-й год, «Московский Театр Сатиры» приехал на гастроли. Его фактическим руководителем был тогда Александр Анатольевич. Я знал, что он участвует в аукционах произведений искусств. И вот я явился к нему в номер гостиницы. Рассказал о своей страсти, позвал посмотреть работы.

Он курил трубку. Запах такой приятный, я в жизни такого не чуял. Он меня выслушал очень неохотно. Устало так говорит: «Лёня. Мы, актёры, все чего-то ещё творим. Это нам помогает набраться вдохновения. Но мы ведь дилетанты. Давай скульптуру оставим скульпторам. И у меня был трудный день, я устал». Я сник. «Ну, ладно, понял», – говорю, и пошел к двери. Видимо, я был очень жалким. Он остановил. «Чёрт с тобой, – говорит, – поехали, посмотрим».

И вот мы приехали ко мне. У меня дома было штук пятнадцать работ, в основном я их дарил друзьям, а эти как-то накопились. Ширвиндт смотрел их, трогал, только что не нюхал. Сказал: «Будет тебе выставка в Москве».

И он сделал мне выставку. И что это была за выставка! «Дом Актёра». В тот момент там проходили какие-то политические дебаты, жизнь бурлила. Столько знаменитостей – артистов, политиков, музыкантов, журналистов – я на своей выставке больше не видел никогда. Помню печального потерянного Казакова, он только что вернулся из Израиля обратно в Россию и был сам не свой… Помню гордую Хакамаду. Помню Збруева, Петра Глебова… А с Валентином Никулиным мы напились, и он говорил мне: «Лёня! Лёня, ты же не такой, как все! Ты особенный! Тебе работать, работать и работать надо…»

Туда приезжали корреспонденты десятка телеканалов, я не успевал давать интервью. И прямо там меня пригласили сделать выставку в Хельсинки. Я поехал. Оттуда пригласили в Германию. А оттуда – в Париж… И скоро стало ясно, что совмещать это с театром уже невозможно. И театр стал мне не нужен, а я – театру. И я ушёл. И ни разу еще об этом не пожалел.

– Как всё сошлось – ваши талант, трудолюбие, настырность. И удача. И хороший человек на пути.

– Да. Всё так. Но главное, мне кажется, вера в себя. Удача мне улыбнулась очень не сразу, но я не впадал в отчаяние, и всё наконец случилось. «Настырность»? Да, наверное. Она и в выборе тем проявляется. Я, например, Чеховых сделал около сорока, Гоголей столько же… Меня эти образы словно не отпускают, остается ощущение недосказанности, и я делаю ещё и ещё один подход… Одного Гоголя, кстати, Евтушенко забрал. Как увидел, так оторваться не мог… И я подарил классика классику.

– И все-таки, Леонтий Андреевич, почему именно дерево?

– То, что попалось когда-то под руку. И теперь я очень рад этому. Дерево, обычно я работаю с кедром, очень тёплый, живой материал. Это я теперь понимаю, что с глиной работать проще: там убавил, там прибавил. Когда работаешь с деревом, ошибаться нельзя: что отрезано, то отрезано. Мне повезло, что я самоучка: я всё делаю не так как другие, по-своему.

– Хочется увидеть вашу выставку в Тобольске. Мне кажется, у вас получилась бы скульптура Распутина, знаковой для нас фигуры…

– Я уже делал его. У меня целых два Распутина. Если приеду к вам с выставкой, привезу обоих.

– А для Томска самой знаковой фигурой, как я понимаю, стал ваш бронзовый Чехов. Скажите о нём два слова.

– Побывав в Томске, Антон Павлович очень его ругал. Мол, грязно, мужчины все нетрезвые, а женщины «твёрдые на ощупь», – так прямо и написал. А ещё он в томской грязи потерял галошу. И появилась у меня такая озорная мысль: сделать Чехова, каким его увидел бы лежащий в канаве пьяный томский мужичок. Сделал небольшую деревянную скульптуру.

Все, кто её видел, смеялись… У меня ведь тут часто собираются такие же, как я, «гнилые интеллигенты». Они и постановили: в бронзе его надо делать и в человеческий рост. Кстати, оговорюсь: я безмерно уважаю Чехова, постоянно читаю его прозу и письма, играл в «Вишневом саде»…

Устроили сбор денег. Уже тогда у этой скульптуры было полно противников, которые считали, что изображать в таком виде великого писателя – кощунство. Но люди поддержали меня рублём. А мэр поддержал разрешением. И вот уже пятнадцать лет Чехов стоит. С ним фотографируются, трогают на счастье за нос, снимают и отправляют фото в другие города…

Я рад, что сделал значимое дело для любимого города. А что каждый год беднягу Чехова хотят демонтировать, лишь подтверждает, что безразличным он не оставляет. Умный понимает шутку и смеется, а глупый бесится.

Константин Киндсфатор